Солипсизм – понятие, обозначающее весьма специфическую точку зрения, согласно которой единственной несомненной реальностью является только мое собственное существование, а все остальное существует в моем сознании и им формируется. Понятно, что для человека, занятого изучением действительного мира и/или его преобразованием такая точка зрения представляется чересчур экзотической, не согласующейся с нашим повседневным опытом и в силу этого абсолютно неприемлемой.

Поэтому изначально и в течение длительного времени солипсизм представлял собой просто теоретический конструкт чистой философии, некую абстрактно мыслимую теоретическую возможность, которую даже представители самого крайнего субъективизма старались по возможности избежать.

И вот ситуация вдруг изменилась. Сегодня солипсизм как способ воспринимать мир вышел из сферы отвлеченных философских понятий и стал проникать в самую что ни на есть прагматически ориентированную сферу – в политику, где со времен Макиавелли реализм и учет реальностей представляли собой самую естественную и нормальную точку зрения.

Похоже, однако, что для значительной части политического истеблишмента Запада таким «нормальным» (а точнее – нормативным) способом соотноситься с окружающим миром ныне становится автономное его конструирование в собственном сознании.

Известно, что даже во время самых жестких политических конфронтаций эпохи «холодной войны» противоборствующие стороны сохраняли способность слышать и объективно оценивать друг друга. Собственно, только поэтому человечеству и удалось избежать катастрофы ядерного самоуничтожения.

На самом краю пропасти президент США мог позвонить Первому секретарю ЦК КПСС и обсудить складывающуюся ситуацию как таковую, оставив на время за скобками скрывающие суть этой реальности идеологические наслоения.

Да и в целом успешная и достаточно выгодная для обеих сторон политика «разрядки» 1970-х годов также опиралась на взаимный учет реальностей. Можно не любить друг друга, но сотрудничать по вопросам, представляющим взаимный интерес, не требуя от партнера, чтобы он, как пелось в популярном шлягере тех лет, «стал таким, как я хочу».

Характерно, что наиболее конструктивный диалог часто завязывался с правоконсервативной частью западных политических элит, которая, казалось бы, дальше всего отстояла от тогдашней советской идеологии и уж никак не симпатизировала ни советской социальной и политической системе, ни международной политике, направленной на усиление советского влияния в различных регионах планеты. Происходило это потому, что западные политики воспринимали такую политику как вполне естественную и легитимную.

Иными словами, они рассматривали СССР в тех же политических категориях, как и самих себя, в известном смысле ставя себя на место советского руководства и признавая за ним право действовать так же, как они сами бы действовали на его месте. Другое дело, что это не мешало им противопоставлять этой советской политике определенные контрмеры, нередко весьма эффективные.

А что сегодня? Сегодня все чаще приходится сталкиваться с ситуацией, когда партнер вдруг как-то «выключается» и перестает воспринимать тебя как объективную реальность. Симптомы этого проявляются уже достаточно давно, но кульминацией и одновременно полным выявлением данной ситуации стала конечно же ситуация, сложившаяся вокруг воссоединения Крыма с Россией. То, что Запад выступит противником этого воссоединения, было предельно ясно с самого начала. Но дело отнюдь не в этой его позиции как таковой, а в том, как она отстаивается и реализуется.

Действуя ответственно, российская сторона постоянно и притом очень детально аргументировала и аргументирует свои действия, разъясняя их основания и смысл. Вот, например, в свое время она выражала крайнюю озабоченность по поводу появления на Майдане вооруженных формирований фашистского типа.

Кажется, телевизионные кадры, запечатлевшие то, как от воспламенившегося «коктейля Молотова» живой человек превращается в факел, никого не могут оставить равнодушным. Но нет, наши партнеры в НАТО и ЕС спокойны – никакого насилия, в Киеве мирная демонстрация, все идет, как положено в демократической стране.

Или, допустим, российская дипломатия доводит до сведения западных коллег совершенно конкретные данные по поводу угроз необандеровцев в адрес русскоязычного населения и обещаний физической расправы с ним – и получает в ответ резолюцию ПАСЕ, где сказано, что русским непосредственно ничего угрожает. Доказательствами данного тезиса (а ведь это очень серьезно - речь идет о жизни и судьбах людей!) евродепутаты себя не утруждали: не угрожает, и все тут!

В Крыму западные политики «в упор» не видят очевидного – искреннего и практически единодушного энтузиазма населения, наконец-то самостоятельно решившего свою судьбу и воссоединившегося со своей настоящей Родиной (притом без единого серьезного инцидента!) – вместо этого им пригрезился «референдум под дулами автоматов». Россию обвиняют в потрясении основ международного порядка, построенного на принципе нерушимости границ, но отказываются видеть то, что «потрясение» это началась не сегодня, а 15 лет назад – в Косово.

Двойные стандарты? Разумеется, и это тоже. Но эта часто применяемая в подобных случаях формула все же далеко не все объясняет. Ведь практика взаимных обвинений в политике не новость. И софистика, а вместе с ней и двойные стандарты, использовались в политических дискуссиях еще афинскими демагогами почти за 500 лет до нашей эры.

Тем не менее, сегодня мы видим нечто принципиально новое. Ведь даже демагоги-софисты считали необходимым обосновывать свои тезисы определенными аргументами. Пускай ошибочными или даже ложными, – но все-таки аргументами. Соответственно, предполагался какой-то разбор вопроса (хотя бы и тенденциозный).

Сегодня приходится сталкиваться с совершенно иной ситуацией, когда западные политики в диалоге с Россией не находят нужным ничего разбирать и что-то доказывать, а пытаются использовать принципиально иной метод организации политического дискурса, который можно назвать мотивацией через идентификацию.

Специфическая его особенность состоит в том, что он вообще не требует представления доказательств, поскольку смысл той или иной обсуждаемой ситуации с самого начала задается просто подбором названий для ее элементов и действующих в рамках данной ситуации субъектов.

Например, когда Дж. Псаки спросили, в чем же состоит разница между активистами Майдана и их оппонентами в Донецке и Луганске, почему правительство США совершенно по-разному оценивает одни и те же используемые ими методы массового действия (захват административных зданий, принуждение должностных лиц к отставкам и др.), та не моргнув глазом отвечала: потому, что в одном случае это действия мирных демонстрантов («коктейли Молотова» в их руках мы, разумеется, не видим), а в другом - террористов. Аргументов, разъясняющих это различие, разумеется, не последовало: ведь определения просто даются, они не обсуждаются…

Понятно, что ключевой момент здесь – создать впечатление, что право давать определения принадлежит именно тебе. Делается это обычно явочным порядком. Главное – избежать проблематизации вопроса, а для этого, невзирая ни на что, надо вести себя так, как будто ты являешься безусловным «хозяином» политического языка и делать вид, что никакое сомнение в этом совершенно невозможно. Ну, разве что со стороны каких-то диких и нецивилизованных людей…

Этот прием относится, разумеется, уже не к логике, а к психологии. Так иногда промотавшийся аристократ уверенной осанкой и повелительной манерой вызывает доверие торговцев к его кредитоспособности, которой на самом деле уже нет.

Не спорим, «солипсистский» стиль общения, когда человек слышит только самого себя, бывает удобен для того, чтобы «отговориться» (хочется сказать «отбрехаться») от оппонента. В какой-то момент можно даже привести его в отчаяние «непробиваемостью» своей словесной обороны.

Характерную реакцию на эти ощущения мы слышали не так давно из уст пресс-секретаря президента России Д. Пескова: создается ощущение, что перед нами стена. Но ведь со стеной невозможно и никакое конструктивное взаимодействие, с ней попросту нельзя договариваться. И это обстоятельство проливает свет на корни и генезис политического солипсизма, равно как и на условия его поддерживающие и способствующие его воспроизводству: такая позиция формируется именно тогда, когда договариваться и не нужно, когда содержательный диалог представляется совершенно излишним, и «хозяину языка» нужно просто «пометить» ту или иную тему окрашенными в определенные эмоциональные тона формулировками, придавая ей соответствующую семантику.

Исходя из этого, нетрудно понять, что политический солипсизм в современном его виде по сути своей есть специфическая ментальная производная политического монополизма. Однако этого недостаточно. Здесь совершенно необходима еще одна компонента – мифологическое сознание, постулирующее собственную избранность как безусловную точку отсчета. В ментальном поле такого типа все «мое» становится абсолютной нормой и истиной, а «не мое» – заведомым отклонением. И это уже не «двойной стандарт», использование которого не обязательно свидетельствует о «закрытости» сознания. Здесь мы сталкиваемся, скорее, с некой фундаментальной инфантильностью, «детскостью» мировосприятия.

Ведь циник лжет потому, что это в данный момент ему выгодно; однако в глубине души он понимает, что лжет, и это понимание сохраняет ему способность в критический момент «оторваться» от продекларированной позиции и действовать сообразно истинной природе вещей.

Инфантильность же предполагает наивную веру в то, что вещи именно таковы, какими я их назвал, а такая установка блокирует возможность критической саморефлексии. Можно, разумеется, утверждать, что такой способ самоопределения в мире морально чище цинического прагматизма, но в то же время нельзя отрицать, что по своим возможным последствиям он может быть гораздо более опасным как для окружающих, так и для самого носителя такого типа сознания.

Чтобы еще более прояснить сущность рассматриваемого нами феномена, нелишне будет обратиться к некоторым историческим аналогиям. Их, вообще говоря, немного, ибо всякий солипсизм – это позиция, которую трудно увязывать со здравым смыслом. Тем менее такие аналогии найти можно.

Это, например, политическая философия древнего и средневекового Китая, рассматривавшая Поднебесную как центр мира, вокруг которого, подобно планетам, вращаются все народы и государства. Соответственно, все иностранные правители по определению считались подданными китайского императора независимо от того, что они сами по этому поводу думали.

Интересно, что китайские сановники не отказывались от этой специфической точки зрения на окружающее и тогда, когда «варвары» самым очевидным образом демонстрировали свое превосходство над их империей, побеждая ее войска и навязывая ей неравноправные договоры. Конечно же, в этом не было ни грани цинизма (кого они могли обмануть?), а было особое мировосприятие, настолько тесно связанное с идентичностью, что его совершенно невозможно было пересмотреть.

Конечно, не все государственные деятели Запада, подобно средневековым китайским мандаринам, живут и действуют в мире приятных для них миражей, но то, что значительная часть западного политического класса такую наклонность проявляет, в этом вряд ли приходится сомневаться. Как и в том, что такие люди способны оказывать серьезное влияние на политику.

Ну, хочется вот сенатору Маккейну думать, что Россия – это и не страна вовсе, а бензоколонка, маскирующаяся под страну, он и убеждает в этом весь мир, а иногда (возможно, даже в первую очередь) себя самого…

Вы думаете, это какой-то особо изощренный способ введения в заблуждение, образец циничной и неразборчивой в средствах пропаганды? Да полно! Очень похоже, что сенатор и сам верит в этот созданный оторванным от реальности сознанием образ.

Исторически формирование психологии, а на ее основе и идеологии, политического солипсизма началось с возникновением так называемого однополярного мира. В результате крушения Советского Союза в мировой политике утвердилась столь всеобъемлющая монополия, какой история по сути дела еще не знала. И это само по себе способствовало появлению у политического класса западных стран пьянящего ощущения почти неограниченных возможностей, которое имеет коварное свойство притуплять остроту восприятия реальности (ну, какое вообще значение имеют отдельные детали и обстоятельства, если я все могу!).

Тут им стоило бы вспомнить, что такое же ощущение в определенные исторические моменты отнюдь не без оснований испытывало и советское руководство. На этом примере наглядно видно, к чему может вести упоение от действительных или кажущихся успехов, если оно не сопровождается изрядной порцией критического самоанализа. Но нет… Нельзя же сравнивать настоящую цивилизацию с разными там «субъектами догоняющей модернизации»!

Здесь сработала уже глубоко укорененная в массовом сознании американцев и европейцев почти религиозная вера в исключительность Запада, добавив к складывающейся политической монополии субъективно-психологические факторы мифологического свойства.

Ключевым фактором, способствовавшим прогрессирующему отрыву западного самосознания от почвы реальности и его замыканию в рамках мифологической картины мира было то, что Запад интерпретировал сопряженный с множеством ошибок и нарушением баланса между интеграцией и дезинтеграцией процесс переформатирования евразийского пространства как свою «победу» в холодной войне.

Достаточных оснований для такого вывода не было: процесс назрел изнутри и имел преимущественно внутренние источники. Но… этого ведь так хотелось! К тому же ощущение победы поддерживалось поведением подыгрывавших Западу постсоветских элит, неспособных управлять ничем, кроме растаскивания бывшей общенародной собственности. А в подобной ситуации очень легко принять нечаянное совпадение желаний с тем, как вдруг обернулись события, за способность управлять этим миром «изнутри» своего сознания. Разница между картиной мира и самим этим миром размывается и даже совсем исчезает, а это и есть то, что принято называть солипсизмом.

А дальше… Дальше произошло то, что должно было произойти. Сознание, возомнившее себя самой реальностью, стало с этой реальностью расходиться. Эта тенденция, вначале малозаметная, довольно скоро привела к ситуации, очень похожей на один эпизод из старого советского фильма. Один из героев фильма исповедуется ушедшей от него к другому женщине. Вначале все было хорошо – элитная школа, такой же элитный вуз (в те времена самым модным трендом было учиться на физика), затем распределение в один из ведущих институтов «для гениев». Автобус все время движется «ну точно по нашему расписанию». Прошло время… И наш герой вдруг с недоумением обнаруживает, что почему-то отстал от движения и остался на обочине в должности какого-то второстепенного референта. Большую науку делают другие, а он лишь переводит для них последние публикации ведущих зарубежных ученых.

Вот такая история… А ведь все начиналось совсем иначе и шло «ну точно по нашему расписанию»! Какую реакцию чаще всего вызывает такое неприятное открытие? Правильно: сильнейший стресс и нервные срывы.

А ведь именно так с конца 2013 года развивались события на Украине: тщательно разработанный план операции по ее превращению в политический антипод и прямого врага России, щедрое финансирование проекта, стремительный натиск, практически парализовавший вялое правительство Януковича, хорошо подготовленное и четко просчитанное «взятие Киева» и… как гром среди ясного неба совершенно обратный результат, когда все приложенные усилия сработали на стратегические интересы основного соперника.

Вместо казавшегося уже таким реально достижимым превращения Севастополя в место базирования натовских кораблей и разведцентров (как стало известно из анализа размещаемых в Интернете американских правительственных заказов, для них уже готовились ремонтировать помещения) произошло стремительное воссоединение Крыма с Россией, радикально изменившее все геостратегические конфигурации на Черном море и в Причерноморье. Ну как после этого избежать припадка истерики...

Конечно, было бы верхом наивности ожидать, что США и их союзники просто признают то, что произошло, и не предпримут отчаянных попыток по крайней мере обесценить российский успех, действуя по принципу «они еще пожалеют об этом». Понятно, что при этом белое будет объявляться черным, даже если тот, кто делает, догадывается об истинных цветах, в которые окрашена реальность. Все это достаточно хорошо знакомая нам рутина внешнеполитической пропаганды.

И все же в том, как отреагировал Запад на Крым и на последующее развитие событий, было нечто не совсем обычное. Это слишком уж повышенный, срывающийся на истерику тон антироссийских заявлений, угроз и обвинений. Люди, которые просто «делают свою работу», обычно не доходят до такого накала, они держатся увереннее и спокойнее. А столь эмоционально и из-за этого часто с изрядной долей неловкости реагируют только тогда, когда бывает задето что-то личное, когда затронуты какие-то сокровенные, если можно так выразиться, экзистенциальные основы мироощущения.

Неужели же нашим оппонентам так дороги Крым и Донецк? Нет, конечно. Им дорого другое - привычная самоидентификация «хороших парней», вытекающая из психологически комфортной для них картины мира, в которой им отведена исключительная роль глобальных арбитров, в чьем ведении находятся «подлинные истины» и, разумеется, «истинные» ценности. В течение двух десятилетий эту картину худо-бедно удавалось поддерживать. И вот теперь она, кажется, рухнула. Такое трудно перенести без эмоционального срыва….

Андрей Андреев, СТОЛЕТИЕ

Комитет