Скоротечный – неожиданно даже для профессионалов политического анализа – распад моноцентрического мира, или «униполя», не сопровождался становлением институтов и практик содержательной многополярности, пока наметившейся лишь как логическая тенденция.

Можно сказать: возник своеобразный мироинституциональный вакуум, а адекватным выражением переходного времени стали множащиеся региональные и локальные конфликты (израильско-палестинский, индийско-пакистанский, обострение всего комплекса внутренних противоречий в Афганистане и Ираке и т.п.), которые расшатывают и без того хрупкую, заново не «переформатированную» мировую систему.

Теоретически возникновение подобной ситуации можно было предвидеть. В самом деле, самоликвидация второй несущей конструкции биполярного мира, т.е. Советского Союза, поставила «исторический» Запад в сверхблагоприятные условия существования и реализации своих сокровенных чаяний.

Отсутствие «вероятного противника» сняло, таким образом, необходимость тщательно продумывать свои действия, сопрягать их с меняющейся мировой реальностью, которая с исчезновением СССР отнюдь не канула в Лету, однако, теперь казалась западным элитам чем-то похожим на «статистическую погрешность». (Последние, будучи, видимо, упоенными фундаментальным геополитическим успехом, допустили непозволительный стратегический просчет: распад «мировой системы социализма» заслонил собой нараставшие внутренние противоречия, которые западный мир начинает чувствовать на себе только сейчас).

Таким образом, неолиберальный проект развития, якобы способствовавший избавлению Запада от «горячего дыхания Москвы», создавал в сознании евроатлантической общественности иллюзию вечной неизменности глобального миропорядка, сформировавшегося в конце 1980-х – начале 1990-х годов.

Однако вопреки желанию «золотого миллиарда», сам этот «мегапроект» и основанные на его принципах модели жизнедеятельности (прежде всего глобализм и глобализация) изнутри подтачивали жизненные силы Америки и Запада в целом. Они делали мир «свободного рынка» и элементарной человеческой алчности малоприспособленным к грядущим испытаниям на прочность, поскольку неолиберальная модель развития имела следствием деиндустриализацию хозяйства многих западных стран, потенциально опасную для общества гипертрофию финансового капитала за счет капитала промышленного. Следствием этого процесса стало перемещение мировых центров экономического роста из Северной Атлантики в Азию.

«Почивание на лаврах» неолиберальной глобализации способствовало появлению «восточного неоколониализма», т.е. фактической концентрации мировых финансовых ресурсов у экспортеров углеводородов и промышленных обществ Дальнего Востока.

Как образно заметил видный индийский футуролог Джагдиш Капур (Jagdish Kapur), «вслед за заходом солнца на Западе небесное светило поднимается над Востоком». (Нынешний мировой экономический кризис лишь временно ослабил выше обозначенные тенденции, подчеркнул серьезные дисбалансы в развитии мирового хозяйства.)

«Постамериканский мир», как определил это новое состояние человечества Фарид Закария, наступил не вследствие «вдруг» обнаружившихся изъянов в экономике и обществе Соединенных Штатов, а под воздействием объективных тенденций, которые постепенно накапливались в развитии человечества как минимум со второй половины 1980-х годов.

В настоящее время в развитии человечества наблюдается известное противоречие, одновременно являющееся одной из его движущих сил: между самоликвидацией «униполя» / восстановлением полицентричности и способностью (неспособностью) основных участников мировых политических процессов в форсированном режиме сформировать содержательно многополярное мироустройство. Повнимательнее приглядимся к новым тенденциям.

Новое строение мира некоторые политологи называют семицентрием, подразумевая ведущую роль в новой глобальной конфигурации сил семи основных «игроков» («акторов»): Бразилии, США, Западной Европы, России, Индии, Китая и Японии. Попытаемся, в первом приближении, оценить готовность этих геополитических сил к созданию и функционированию новой мировой «архитектуры».

Одним из системных изъянов современного американского общества (возможно, углубившим нынешний экономический кризис) Фарид Закария считает, подобно основоположникам «научного социализма», противоречие между народом США, с одной стороны, и сформировавшейся политической системой страны – с другой.

Последняя, отражая интересы преимущественно элитных групп и не обнаруживая видимых признаков самореформирования, все больше отдаляется от общественного «базиса», лишая тем самым и власть, и народ надежной стратегической «лоции». Все это усложняет измерение глубины и возможной продолжительности нынешнего кризиса в стране и мире.

Кто знает: может быть, утрата институтами «надстройки» необходимой пластичности и самокоррекции стала одной из причин снижения эффективности «американской модели развития», показателем которой является балансирование 43 американских штатов (из 50) на грани серьезного экономического кризиса?

Поэтому, как считают некоторые экономисты, быстро возродить американскую экономику будет сложно даже при оперативном отыскании 2,5 трлн. долл. для восстановления ее роста и развития.

Помимо этого, быстрый распад «униполя» ставит Америку в двойственное положение. С одной стороны, инерция «сверхдержавного» мышления требует постановки и решения исключительно глобальных задач. С другой стороны, очевидные экономические и военно-политические ограничители, влияние которых становится все заметнее в условиях финансового кризиса, постепенно превращают «единственную сверхдержаву» в «первого среди равных» в мировой политике.

Западная Европа, переживающая замедление темпов экономического роста, оживляет в сознании элит и масс призраки образов Освальда Шпенглера. (Представления о «слабости» порождают идеи, подобные «мифам» бывшего французского премьера Э.Балладюра, подхваченные частью консервативного истеблишмента Германии).

Между прочим, эксперты-прогнозисты утверждают: для восстановления устойчивого развития этого региона ежегодные показатели экономического роста должны быть никак не ниже 3,6–3,7%, что позволило бы власти исполнять необходимые социальные обязательства перед народом (что особенно актуально во время кризисов) и поддерживать в непрерывном режиме необходимую структурную перестройку экономики.

Помимо этого, внутренняя структура Европейского Союза по мере его территориального расширения все отчетливее приобретает поляризованный, дуалистический характер. При этом жители Западной Европы (т.е. «исторического ядра» ЕС), в отличие от граждан бывшего СССР, все менее склонны поддерживать «общеевропейские» идеи, особенно те, которые предполагают значительное финансирование из Брюсселя экономик стран Центральной и Восточной Европы.

В то же время некоторые западноевропейские экономисты подчеркивают: необходимых 3,6–3,7 % ежегодного экономического роста добиться в нынешних условиях совсем непросто - хотя бы потому, что подобные темпы роста экономики западной части континента наблюдались лишь в конце 50-х – начале 60-х годов прошлого века. Поэтому логично, что идеи «новой Европы» внутри «большой Европы» постепенно вызревают внутри западноевропейских обществ.

Так, известный французский публицист Анри де Гроссувр (Henri de Grossouvre), в частности, пишет: «Страны ЕС не должны позволять использовать себя в качестве пешек ни США, ни России. К сожалению, нынешний непомерно разросшийся Союз кажется способным достигать лишь бессмысленных либо контрпродуктивных компромиссов».

В настоящее время выдвинута идея «создания “европейского политического ядра”, состоящего из нескольких членов ЕС, намеренных углублять интеграционные процессы, тогда как остальные желающие могут присоединиться [к этому “ядру”] позднее. Если этот авангард не сможет принять конкретных форм внутри ЕС из-за институциональных препятствий, новый союз должен возникнуть за пределами ЕС и, возможно, стать контрсилой в отношении последнего».

Значительная неясность, особенно в условиях углубляющегося кризиса, присутствует и в будущей судьбе четырех сверхкрупных государств – Бразилии, России, Индии и Китая, хотя, согласно сценариям, прорисованным экспертами World Economic Forum, два прогноза в целом благоприятны для КНР и других стран – членов виртуальной группы БРИК.

Однако пока четырехсторонний формат не приобрел необходимых институциональных форм, требуемых для решения стратегической задачи, а именно: превратить «квадрат сил» в автономное от «традиционных» центров влияния (США – Западная Европа – Япония) экономическое и финансовое пространство. Помимо этого, Китай и Россия испытывают возрастающие нагрузки на экономические системы под воздействием нынешнего кризиса.

Так, по данным западных экспертов, уровень безработицы в КНР уже достиг уровня 20 млн. человек. В то же время для страны, значительно зависимой от состояния мировой торговли, очень важно поддерживать свой внешнеэкономический потенциал, поскольку он и «разгоняет» экономический рост, и поддерживает необходимый для сохранения внутриполитической стабильности уровень занятости.

Известный американский историк Уильям Макнил (William McNeil) считает, что падение показателей экономического роста ниже отметки 7% способно вызвать серьезные социальные беспорядки в Китае.

Свои сложности присущи и развитию нашей страны, что имеет непосредственную геополитическую проекцию.

Мировой кризис со всей силой подчеркнул нежизненность экономической модели, базировавшейся на методологии и принципах эволюционной динамики, что еще более увеличило опасность социоструктурной и научно-технологической несовместимости нашего общества с новым НТР-укладом, всецело определяющим экономическое бытие наиболее развитых стран Востока и Запада.

Почти полностью отказавшись от инвестиционных обязанностей, государство (при отсутствии реального субъекта модернизационнных преобразований) резко ограничило возможности технологического и физического обновления промышленности, всего народного хозяйства.

Проводимая в последние два десятилетия экономическая политика, по сути дела, значительно сузила геополитические возможности нашей страны. Порой складывается впечатление, что статус великой державы у России формируется исключительно на основе ее энергетического потенциала.

Наконец, среди многих экспертов сохраняются сомнения в отношении способности Японии реализовать статус одной из «новых» великих держав. Логика их рассуждений выглядит примерно так. Островное положение Японии, к тому же окруженной с трех сторон света государствами, которые имеют со «страной восходящего солнца» сложные исторические взаимоотношения и значительный запас политического недоверия (Китай, обе Кореи, Россия), значительно снижает фактор мощного экономического потенциала в эффективном осуществлении внешней политики.

Помимо этого, после периода форсированного экономического роста (1950–1985 гг.) Япония вступила в длительную полосу снижения основных показателей развития, что также ограничивает геополитические возможности страны. Далее «территориальные диспуты» с соседними государствами препятствуют формированию «нового» облика Японии в пространстве мировой политики XXI века.

Наконец, интеллектуальная несамостоятельность японского истеблишмента, как считают некоторые политологи, стала одной из причин участия страны в проекте «четырех демократий», что воспринимается некоторыми соседними государствами (прежде всего Китаем) как средство их геополитического «сдерживания».

Преодоление неподготовленности к полицентрической модели организации мира потребует от держав – соискателей «первой лиги» значительных усилий по овладению новыми, консенсусно-компромиссными практиками международного поведения, серьезной внутренней перестройки своих обществ, наконец, умения слушать и слышать друг друга и остальной мир.

Что касается нашей страны, то ее главная задача – форсированно модернизировать существующую («колониальную») структуру экономики, постоянно помня при этом, что «великих энергетических держав» не бывает, а есть просто великие державы.

Андрей ВОЛОДИН, Фонд стратегической культуры

Комитет