О новой власти граждане часто судят по первым дням и месяцам её правления. Справедливо надеясь по каким-то признакам и знакам угадать своё будущее. Вспоминается Салтыков-Щедрин: когда вступил Медведь на воеводство, все ждали от него «кровопролитьев», а он лишь Чижика съел и тем поверг лесной электорат в глубокое разочарование.

Украиной, где тревожный возглас «Опять власть меняется!» хорошо знаком обывателю не первое столетие, уже два месяца правит новая власть. И все эти дни те, кто радовался «пэрэмоге», и те, кто просто смотрел из-за занавески, напряженно следили, с чего начнут.

Конечно, гражданину Украины, полагающему, что на смену «злочинной владе Януковича» пришли «наши», хочется верить, что, несмотря на временные трудности и временное правительство, как в песне Сердючки, «всё будет харашо». Однако в мозаике событий первых недель, которую складывает украинский гражданин, уже явилось так много странных, пугающих и кровавых знаков, что беспокойство не оставляет его ни днём, ни ночью.

И вот лежит в ночной тишине наш «пересічний» Петро, Иван или Мыкола рядом со своей «пересічной» милой супругой Галей и картины, одна тревожнее другой, проходят перед его умственным взором.

Самые первые дни новой власти. Революционная масса рвётся, естественно, в Межигорье. Посмотреть, «як люди живуть». Это наш Петро хорошо понимает. Но… тут же он вздрагивает под одеялом, вспоминая о невиданной жестокости. Победители находят в Межигорье трёх птиц беркутов и живыми прибивают их к трём крестам. Распинают. Это что-то новое. Это не прежние знаки гетмана Ющенко (пасека, трипольские черепки, сценки на Говерле). Тут нечто другое, страшное.

Иван или Мыкола переворачивается на другой бок и судорожно пытается найти оправдание такой бессмысленной злобе. И, кажется, находит: они служили злочинной владе. Но несчастных птиц всё равно жалко. И почему-то жалко себя.

Есть и хороший знак: Юлию Владимировну выпускают из больницы. В смысле, из тюрьмы. Это гуманно, по-человечески. Правда, зачем-то выпускают ещё тысячи уголовников. Говорят, амнистия. Но почему именно сегодня, когда на улицы родного города и так не всегда хочется выходить?

Иван, или Иван Степанович, поёживается, представляет, как освобождённые (вместе с освободителями) разбегаются по Украине и ведут себя крайне негуманно. Потом он кряхтит, трясёт головой, отгоняя видение, и вдруг вспоминает один недавний знаковый разговор по телефону. Той же Юлии Владимировны. Она воркует о том, что восемь миллионов кацапов хорошо бы расстрелять из атомного оружия. Наш Мыкола, слава богу, не москаль и даже скакал однажды на Крещатике, чтобы это доказать. Но всё же беспокоят два вопроса.

Во-первых, атомное оружие имеет такое широкое действие, что может не разобрать, кто правильный украинец, а кто не очень. А во-вторых, кацапы, конечно, бывают несимпатичными, но, чтоб вот так сразу, атомным оружием. Резковато. Такого раньше не бывало.

И тут нашего героя посещает ещё одна неожиданная и глубокая мысль: если новая власть так сурова, ей может, кроме «кацапства», ещё что-то резко не понравиться. Например, чересчур толстые украинцы (а наш Петро, прямо скажем, мужчина в теле). А что если бросят клич «товстих на ножі», а потом ещё, для верности, шарахнут атомным оружием.

Иван Степанович (или Петро Мыколаевич) вздыхает. Такая несправедливая безжалостность его огорчает. Ему нужно срочно чем-то себя успокоить. И он, как и многие сограждане, говорит себе примерно такое: «Это пока начало. Потом всех нехороших коррупционеров уберут, всё утрясётся и наступит процветание, в смысле «щасливе життя».

Но ни одного утешительного знака будущего процветания власти Киева почему-то не подают. Наоборот, молодой временный премьер исступлённо требует от соотечественников затягивать пояса. А Мыколе Ивановичу этот процесс затягивания глубоко неприятен. Он причиняет ему боль.

Опять же с национальной валютой «не все гаразд». Каждый день, проходя мимо обменного киоска, наш герой видит, как падает родная гривна к ногам зеленоватого и нагловатого джентльмена. Как она мельчает, скукоживается. И сердце Ивана Степановича сжимается, поскольку он представляет, как плачут в Ощадбанке его отложенные кровные денежки.

Настроение портится окончательно. Рядом посапывает родная, беззащитная Галя, а знаки грядущего снова летят перед Иваном Степановичем. И надежды на то, что в этом грядущем он сможет защитить дорогое храпящее существо, у него всё меньше и меньше.

Вдруг вспоминается плачущий старик-ветеран, весь в орденах и медалях. Его избили пять активистов новой власти. Старику, восьмидесяти четырёх лет, герою войны, повторившему подвиг Матросова, «боевая молодежь» сломала два ребра. Он хотел поговорить с ними. Что-то объяснить. И плакал потом не от боли. От обиды и безнадёжности.

Наш Петро Мыколаевич понимает, что и это знак новой украинской реальности. Выходит, можно гуртом (толпой) бить немощного старика и не стоит никому ничего объяснять (тебе могут объяснить палкой или цепью). А ещё наш герой вспоминает своего любимого деда, который носил его, маленького, на руках, чьи медали весело звенели на 9 мая. Теперь, значит, за эти медали могли бы и дедушку…

Да, могли бы. Вот народный артист с широко известным лицом и группа его единомышленников бьют главу национального телевидения. За что? Тоже не то сказал. Значит, вообще говорить надо поменьше. А лучше помалкивать.

Правда, тут же, совершенно некстати, в памяти всплывает: «свобода слова и демократические ценности». Какие хорошие европейские понятия! Только вот неясно, почему их применяют не ко всем жителям Украины. Если гранаты бросают на майдане – значит, это мирный протест, а если в Харькове или Донецке люди требуют референдума, их надо давить бэтээрами. А Янукович, хоть и «злочинний», а всё же бэтээров против нынешней власти не посылал. Выходит, европейские ценности не для всех.

И здесь впервые Иван Степанович начинает понимать значение слов «двойные стандарты», некогда услышанных по телевизору. Мучительно размышляя об этих стандартах, он припоминает ещё одно знаковое явление.

Когда восставший народ рвался опять-таки в Межигорье, чтобы посмотреть на знаменитый золотой унитаз, ну и взять что-нибудь на память, никто не обратил внимания, что совсем рядом со «злочинним поместьем» расположился особнячок Арсения Петровича. И тоже не слабый. Но он, то есть Арсений Петрович, свой. И, как говорится, «нема питань». Значит, надо быть у власти своим. А не то с тобой поступят жёстко, радикально. Как с распятыми беркутами.

Вон и глава Радикальной партии в парламенте предлагает новый закон: узнают, что ты сочувствуешь России и … смертная казнь. Вот так вот.

Иван Степанович зажмуривается от грядущих перспектив, решает порвать со свояком из Калуги и племянником из Челябинска и видит, что за окном уже светает. Тихая, но тревожная, украинская ночь сменятся украинским днём.

Однако наш герой зачем-то опять представляет главу Радикальной партии, его оригинальное предложение насчёт казней и его нетрадиционную ориентацию. Тягостные картины смерти, соединённые с картинами непотребства, в которых участвует парламентский извращенец, вызывают у Ивана Степановича отвращение и тошноту.

Он решает немедленно вставать на работу, однако с рассветом ему является последний знак, который он безуспешно силится разгадать. Говорят, на майдане разбивают огород и собираются разводить свиней. Герой наш напрягается. Ему изо всех сил хочется найти в этом доброе предзнаменование. И это почти удаётся. Огород, кабанчик – это же символы мира, достатка. Но не знают ни Петро, ни Мыкола, ни многочисленные Иваны Степановичи, что это знак совсем иного рода.

Помните, в Евангелии рассказ о Гадаринском жителе, которого мучили бесы? Тогда, рядом с Господом, чувствуя, что будут изгнаны, бесы попросили разрешения войти в стадо свиней. Так вот, свинарник на майдане должен расти и развиваться. И пусть приплод будет побольше. Потому что если Милостивый Господь захочет изгнать из некоторых наших сограждан бесов ненависти, злобы, жестокости, Ему понадобится множество свинок. Ведь таких несчастных, мучимых граждан у нас немало. А количество бесов, их населяющих, ещё больше. И имя им не сотня и не две. Но имя им легион.

Ян ТАКСЮР, ОДНА РОДИНА

Комитет