По мере разрушения долларовой системы (в том числе – со спросом, выраженным в долларе) должны будут выстраиваться региональные денежные системы. Это может дать достаточно серьезный ресурс, который теоретически, во всяком случае, можно использовать для разработки и внедрения соответствующих технологий, разумеется, в современном варианте.

С 1981 года, после начала политики «рейганомики», началась кредитная накачка частного спроса, и сегодня инструменты этой накачки больше не работают, их ресурсы исчерпаны, что и вызвало сегодняшний кризис.

В последнее время часто обсуждается концепция «валютных зон», которую мы с Андреем Кобяковым впервые озвучили в нашей книжке в 2003 году. Поскольку тут явно есть некоторое непонимание со стороны обсуждающих, нужно несколько слов об этом сказать.

Прежде всего, современная система разделения труда, единая для всего мира, использующая эмиссионный ресурс доллара, находится на грани разрушения.

Связано это с тем, что, в соответствии с теорией технологических зон, каждый уровень разделения труда требует определенного минимального объема рынков. Если объем меньше, то уровень разделения труда, технологический уровень долго поддерживать не получается.

Если использовать терминологию технологических укладов, введенных С. Глазьевым, то картина выглядит так: для самого первого уклада хватает рынков с объемом, скажем, 50 000 потребителей, затем это число растет, сегодня нужно как минимум 4–5 миллиардов реальных потребителей.

Отметим, что это количество как раз соответствует тому количеству людей, которые реально используют блага современной цивилизации.

Однако есть один очень серьезный момент. Дело в том, что спрос этих потребителей не соответствует уровню их реально располагаемых доходов. С 1981 года, после начала политики «рейганомики», началась кредитная накачка частного спроса, и сегодня инструменты этой накачки больше не работают, их ресурсы исчерпаны, что и вызвало сегодняшний кризис.

По его итогам совокупный спрос упадет, по предварительным оценкам, в странах «золотого миллиарда» в два раза, по миру в целом – чуть поменьше. И такое падение спроса будет равносильно сокращению численности потребителей, что неминуемо выведет ряд современных технологий из уровня рентабельности. Не менее сильный удар будет нанесен по новым разработкам, которые еще не введены в массовое производство.

Для примера можно привести ситуацию в США, в которых реальные доходы домохозяйств сегодня соответствуют доходам начала 60-х годов, и это еще до существенного их падения в результате кризиса. Можно сравнить технологический уровень того времени (еще до начала программ стимулирования спроса) с настоящим, для того чтобы понять масштаб тех изменений, которые вызовет современный кризис.

Теоретически это, в соответствии с идеями неокономики, должно создать ситуацию, при которой станут рентабельны технологии предыдущего (или даже пред-предыдущего) технологического уклада, для которого уже требуются значительно меньшие рынки.

Точно указать их масштаб, конечно, невозможно, но если исходить из экспертных оценок, то это 500–800 миллионов потребителей, причем с «нормальным», не стимулированным спросом. То есть теоретически становится рентабельным появление нескольких (пяти–шести) систем разделения труда с собственным воспроизводственным контуром у каждой при наличии некоторого количества «свободных» (от технологий) территорий. Есть только одна проблема. Этих технологий сегодня нет.

Ну, точнее, их не то чтобы нет в природе – скорее всего, пусть в урезанном виде, но они работают в Азии, Латинской Америке, Африке. Однако сделать на их основе работающую систему, скорее всего, не получится. А если более или менее сформировавшихся на более низком уровне технологий систем разделения труда не получится, то процессы деградации, скорее всего, остановить не получится.

И теоретически он может продолжаться до уровня раннего феодализма, то есть натурального хозяйства. С соответствующим падением численности населения, разумеется.

Иными словами, ожидать, что описанные нами «валютные зоны» появятся естественным образом в процессе разрушения нынешней единой системы разделения труда, не приходится. И, кстати, не очень понятно, зачем в их отношении нами использовался термин «валютные»? Когда соответствующие структуры XVIII–XX веков назывались нами «технологическими зонами».

Ответы на эти вопросы, в общем, носят достаточно простой характер. Дело в том, что уж коли построение таких зон станет задачей, которую кто-то перед собой поставит, то первая задача, которая перед ним встанет, – это вопрос о ресурсе, за счет которого такую задачу можно решить. И таким ресурсом может стать тот самый эмиссионный ресурс, который сегодня используется для повышения спроса.

По мере разрушения долларовой системы (в том числе – со спросом, выраженным в долларе) должны будут выстраиваться региональные денежные системы. Это может дать достаточно серьезный ресурс, который теоретически, во всяком случае, можно использовать для разработки и внедрения соответствующих технологий, разумеется, в современном варианте.

Не будем забывать и о процессе импортозамещения, который сегодня актуален для всех, в том числе для США, которые активно восстанавливают технологии, ранее выведенные в ЮВА.

Этот процесс может затянуться на 10–20 лет, однако и кризис будет тянуться еще достаточно долго, судя по всему. Да и эмиссионный процесс, направленный на создание новых производств и создание рабочих мест, его затянет и, быть может, даже несколько уменьшит его масштаб.

И вот здесь уже становится понятным использование нами термина «валютные» зоны, поскольку ключевым ресурсом для решения задачи создания таких зон является эмиссия той региональной валюты, которая станет основой финансовой системы этой будущей зоны. При этом нужно понимать, что процесс этот не стихийный, а рукотворный, в чем-то похожий на индустриализацию в СССР в 30-е годы прошлого века.

Нет уверенности, что все потенциальные валютные зоны справятся с этой задачей. В этом случае их будет меньше. Собственно, никто не сказал, что они вообще будут.

Но в этом случае я не вижу, как остановить процессы деградации мировой экономики. Может быть, кто-нибудь мне это расскажет – я придумать не сумел.

Михаил Хазин, Мировой кризис 

Комитет