В 1965 году русский советский литературовед Михаил Михайлович Бахтин (1895-1975) написал фундаментальное исследование 'Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса'. Без преувеличения можно сказать, что этот труд обессмертил имя Бахтина, сделал его всемирно признанным классиком литературоведения, культурологии и философии.

Труд стал хрестоматийным произведением для гуманитариев разных специализаций, он и сегодня остается в лидерах по индексу цитируемости. В чем же его ценность и почему мы, граждане современной Украины, обращаемся к этому исследованию жизни средневековой Франции накануне веселого первоапрельского карнавала - Дня смеха?

Жизнь украинца как сплошной карнавал

На то имеются веские основания. Ведь Бахтину на анализе творчества романа Рабле (1494 - 1553) 'Гаргантюа и Пантагрюэль' первому удалось построить цельную семиотическую теорию карнавала. Бахтин ввел в научный оборот понятие 'народной смеховой культуры'. Это основное положение в его концепции карнавала. Бахтинская теория дает ключ к правильному осмыслению литературных памятников не только давно ушедшей эпохи Средневековья, но и современного фольклора, включая те его компоненты, которые относят к ненормативной лексике.

Смеховая культура по Бахтину является 'изнаночной', неофициальной частью культуры, которая, по его мнению, как раз и выражает самую душу народа. В противоположность лицемерно серьезной официозной культуре, навязываемой власть имущими народу сверху, исконно народная культура - смеховая и в значительной мере находится в кругу непристойностей.

Пока наверху украинского общества гарант исполнения Конституции с благостным выражением лица по-американски прикладывает ладонь к левой стороне груди при звуках 'Ще не вмерла Украiна. . .', внизу, в народной гуще, Верка Сердючка с непристойными ужимками, в эпатирующем наряде исполняет 'на ура!' свой шлягер 'Гуляночка': 'Льются песни, льются вина, и стучат, стучат, стучат бокалы в такт. Ще не вмерла Украiна, если мы гуляем так!'

Бахтин акцентирует на том, что непристойность смеховой культуры не укладывается в плоскость бытового цинизма, она имеет свою глубину, которая совершенно ускользает от внимания при чинном и благопристойном подходе: 'Смех - не внешняя, а существенно внутренняя форма, которую нельзя сменить на серьезность, не уничтожив и не исказив самого содержания раскрываемой смехом истины', - пишет Бахтин. Смех является всплеском радостного возбуждения как ответ на внезапно обнаруживаемое превосходство субъекта над противостоящей ему амбицией власти, церкви или денежных мешков.

Отмечаемый у нас 1 апреля День смеха (или День дурака) уходит корнями в седую дохристианскую древность. По ряду признаков его можно назвать карнавальным праздником, хотя он не относится к числу классических карнавалов. Классические карнавалы устраивались (и устраиваются поныне!) накануне Великого поста - как знаменитый бразильский Карнавал или его скромная сестра наша Масленица.

Буквально слово 'карнавал' (лат. - carne, vale!) переводится как 'прощай, мясо!' В контексте современного взлета цен на мясо не будет преувеличением сказать, что жизнь 'маленьких украинцев' превращается в круглогодичный карнавал. В изначальном смысле этого слова.

1 апреля каждый день

Однако празднества карнавального типа и связанные с ними смеховые действа или обряды не были приурочены исключительно к началу поста. Напротив, кроме карнавалов в собственном смысле с их многодневными и сложными площадными и уличными действами и шествиями, в средневековой Европе справлялись особые 'праздники дураков' (festa stultorum) и 'праздники осла'. Существовал также особый, освященный традицией вольный 'пасхальный смех' (risus paschalis). Он как раз праздновал окончание поста, снятие запретов на мясо и плотскую любовь.

Более того, почти каждый церковный праздник имел свою, тоже освященную традицией, народно-площадную смеховую сторону. Таковы, например, так называемые 'храмовые праздники', обычно сопровождаемые ярмарками с их богатой и разнообразной системой площадных увеселений (с участием великанов, карликов, уродов, 'ученых' зверей).

Карнавальная атмосфера господствовала и на таких сельскохозяйственных праздниках, как сбор винограда. Смех сопровождал обычно и гражданские, и бытовые церемониалы и обряды: шуты и дураки были их неизменными участниками и пародийно дублировали различные моменты серьезного церемониала.

Любопытно самооправдание суровой католической церкви, почему она терпела все эти святотатства. Защитники праздника дураков ссылались прежде всего на то, что праздник установлен в самые ранние века христианства предками, которые лучше знали, что они делают. Затем подчеркивался не серьезный, а шутливый (шутовской) характер праздника. Это праздничное увеселение необходимо, 'чтобы глупость (шутовство), которая является нашей второй природой и кажется прирожденной человеку, могла бы хоть раз в году свободно изжить себя. . . Поэтому мы и разрешаем себе в определенные дни шутовство (глупость), чтобы потом с тем большим усердием вернуться к служению Господу'. Такова была защита праздников дураков в XV веке.

В Украине дело идет не только к круглогодичному постному 'карнавалу', но и к пролонгации Дня дурака на все остальные 364 дня года.

Серьезное отношение к несерьезному празднику

Официальные праздники - и государственные, и церковные - никуда не уводили из существующего миропорядка и не создавали никакой второй жизни. Напротив, они освящали, санкционировали существующий строй и закрепляли его. Официальный праздник всегда и везде утверждал стабильность, неизменность и вечность сложившегося миропорядка.

Так, например, советский праздник 7 ноября, несмотря на то, что он отмечался как день революции, в зрелом СССР выступал скорее как день, в котором демонстрировалась приверженность к установившимся формам общественного устройства: то, что вчера было революцией, для новых поколений стало нормой, традицией.

Официальный праздник по определению является торжеством уже готовой, победившей, господствующей правды, которая выступает как вечная, неизменная и непререкаемая истина. Поэтому и тон официального праздника может быть только монолитно-серьезным, смеховое начало чуждо его природе. Именно поэтому официальные праздники эпохи французского Средневековья изменяли подлинной природе человеческой праздничности, искажали ее. Но эта подлинная праздничность была неистребимой, и потому приходилось терпеть и даже частично легализовать ее вне официальной стороны праздника, уступать ей народную площадь.

Несмотря на, казалось бы, очевидную связь с религией, Бахтин особо подчеркивает принципиальную внерелигиозность и внецерковность карнавалов. Организующее карнавальные обряды смеховое начало абсолютно освобождает их от всякого религиозно-церковного догматизма, от мистики и благоговения, они напрочь лишены и магического, и молитвенного характера (они ничего не вынуждают и ничего не просят).

Некоторые же карнавальные формы являются прямой пародией на церковный культ. Королем карнавала становится нищий или дурак. И ему воздают королевские почести. Назначается также карнавальный епископ, и кощунственно оскверняются христианские святыни.

Анекдот звучит вместо молитв. Верх становится низом, голова - задом и половыми органами. Меняются местами мужское и женское (мужчины надевают маски женщин и наоборот). Вместо благочестивых слов слышится сквернословие, площадная брань. Меняются местами сами противопоставления жизни и смерти. Происходит временная замена реальной жизни на игру, на утопическое карнавальное братство и равенство.

Прошло почти пятьсот лет после эпохи Рабле, но порой приведенные выше слова почти не нуждаются в коррекции. Посмотрите ежегодные телетрансляции карнавалов из католической Бразилии. Карнавал там, на месте, нельзя наблюдать, в нем можно только жить.

Конечно, восточнославянская традиция веселиться не столь экспансивна. Уличные действа в День смеха у нас проходят практически в одной Одессе. Мы веселимся, так сказать, более камерно, даже на телевидении. Масштаб гротескности той же Сердючки, наиболее заметного персонажа, тяготеющего к традициям народной клоунады, весьма далек от картин Рабле. Вторая карнавальная жизнь у нас никогда не вытесняла реальную жизнь. Нигде. Даже в столице юмора и смеха Одессе, хотя недавно в некоторых учреждениях этого портового города стали полуофициально объявлять 1 апреля нерабочим днем.

Но однажды власть отнеслась ко Дню смеха очень серьезно: печально памятная 'павловская' ценовая реформа 1991 года была проведена во вторник 2 апреля, а не в понедельник 1 апреля, как должно было бы следовать из обычной логики. Последнее советское правительство премьера Валентина Павлова не рискнуло дать своим оппонентам дополнительные козыри вроде 'неудачной первоапрельской шутки'.

Киев - не Рио-де-Жанейро

Иногда можно услышать сравнение событий на киевском Майдане осени-зимы 2004 года (так называемой 'оранжевой революции') с карнавалом. Основанием тому служит определенная морфологическая схожесть этих действ с 'высоты птичьего полета': многотысячные толпы, обилие ткани яркого цвета, громкая музыка, грохот петард, треск трещоток, дудение дудок, огни фейерверков, выступления артистов и даже коллективные танцы.

Апологеты Майдана как народного карнавала неизменно подчеркивают его мирный характер (с этим тезисом можно и подискутировать). Они вспоминают лозунги с двусмысленным политико-эротическим содержанием ('Захiд i Схiд - кохаймося разом!'), огромные карикатуры на политических оппонентов, пение вокруг ночных костров, секс прямо на осевой линии Крещатика, радостное возбуждение толпы ('разом нас багато. . .'). Атмосфера праздника, особенно для любителей дармовщины - с раздачей апельсинов, кофе, горячей пищи, теплой обуви, одежды и прочего, о чем не любят говорить вслух (денег, мобильных телефонов, железнодорожных билетов и удостоверений непонятного образца). Хотя алкоголь и запрещался дирижерами Майдана, но он лился рекой (пьяных своевременно убирали с глаз долой). Может, это и в самом деле был праздник свободы, карнавал?

Попытка провести такие параллели является следствием либо непонимания как сути карнавалов, так и сути событий осени-зимы 2004 года в Киеве, либо сознательным обманом.

Настоящая статья не преследует цель анализа феномена Майдана. Ограничимся констатацией того, что его участники не 'играли' сознательно в Майдан, как играют в свой карнавал, скажем, бразильцы. Последние, хотя растворяются и живут в карнавале, но внутренний счетчик времени у них тикает, в глубине сознания они помнят, что через короткое время начнется рутинная повседневная жизнь. Поэтому никакой 'ломки' на следующий день после карнавала у бразильцев нет, нет и разочарования.

Свезенные же за деньги или инициативно приехавшие в Киев статисты Майдана в значительном числе сыграли 'втемную', не поняв отведенную им роль 'биомассы'. Игру по непонятному для них сценарию они приняли за настоящую жизнь. Хитро-простодушная Баба Параска - самый яркий тому пример.

Первая 'ломка' началась у них буквально сразу после 'победы революции': сотни людей так вошли во вкус сытого и безбедного существования на центральной городской улице, что не хотели сворачивать палатки и разъезжаться по домам.

Дело даже не в том, что многие из них требовали денег на проезд и за отработанную массовку. Главная причина была не материальной. Это был психологический надлом: вчера они 'делали историю в центре европейской столицы', а сегодня они никому не нужны. Дома в глухих карпатских селах их ждала прежняя тоска безработицы и отсутствия социальной перспективы.

Тогда по психиатрическим больницам Украины прокатилась волна 'майдаунов', которых не могли реабилитировать в нормальную жизнь, а сам Майдан неоранжевые киевляне прозвали 'Майданом невменяемости'.

Еще раз обращаю внимание: разочарование и внутренняя пустота участников киевского псевдокарнавала не были связаны с невыполненными предвыборными обещаниями их кумиров. Чтобы понять, что их цинично 'кинули', им нужно было прожить еще несколько месяцев.

Майдан действительно с высоты птичьего полета был похож на карнавал в Рио-де-Жанейро. Так и Украина с космической орбиты однозначно выглядит европейской страной. Но живем-то мы на земле!

Самоирония украинцев как последняя надежда

В украинский чернозем классические карнавальные действа глубоких и широких корней не пускают, ограничиваясь скромно Одессой. Специфика украинской смеховой культуры наиболее ярко проявляется, пожалуй, не в День смеха (здесь трудно выделить национальные черты, этот праздник у нас космополитичен), а в многочисленных украинских анекдотах - 'о самих себе'.

Бахтин отмечает столь важную особенность народного смеха: народный смех направлен и на самих смеющихся. Народ не делает для себя исключения. Он тоже несовершенен, тоже, умирая, рождается и обновляется. В этом - одно из существенных отличий народного смеха от смеха сатирического. Чистый сатирик, знающий только отрицающий смех, ставит себя вне осмеиваемого явления, противопоставляет себя ему - этим разрушается целостность смехового аспекта мира, смешное (отрицательное) становится частным явлением.

Таким образом, по классификации Бахтина, Михаила Жванецкого не следует относить к творцам подлинно народного смеха. У Жванецкого сатира явно доминирует, в своих зачастую желчных монологах он позиционирует себя вне круга осмеиваемых им персонажей.

Народный же смех выражает такую широту видения мира, где есть место и для самого смеющегося. Именно поэтому творчество народного артиста СССР Аркадия Райкина полностью соответствует бахтинским критериям народности.

Для украинского юмора самоирония (порой на грани жесткого сарказма) очень характерна. В ней я вижу если не признак здоровья народного духа, то надежду на выздоровление. Ведь то, что заметная часть нашего общества болеет национальным чванством, занята 'раздуванием щек' и поиском виноватых где угодно, но только не внутри самих себя, доказывать нет необходимости. Обращаю внимание на то, что так называемые 'нацiонально-свiдомi украiнцi' начисто лишены самоиронии. Просмотрев огромные объемы их натужного 'юмора' на темы 'москалей', 'жидов' и 'коммуняк', я не только не улыбнулся ни разу, но не нашел ни малейших признаков иронии по отношению к самим себе. Это уже диагноз.

Приведем мизерную часть откликов украинского анекдотного фольклора на официальные мифы недавнего советского прошлого и современной независимой Украины. Я прекрасно понимаю, что мои оппоненты сочтут подбор примеров провокативным. Но я призываю рассматривать их не через призму политических пристрастий, а как факт современной народной смеховой культуры.

Смеховая культура по Бахтину изначально оппозиционна власти. Если во времена СССР анекдоты слагались про КПСС, то было бы крайне наивно ожидать, что с падением советской власти под руховское улюлюканье 'Хай живе КПРС на Чорнобильськiй АЕС!' народ в своих анекдотах начнет славить новую государственность и благодарить Рух за 'освобождение от империи'. Законы жанра таковы, что ничего, кроме бумеранга 'Спасибо Руху за разруху!', получиться не могло. Впрочем, главное все-таки не в законах жанра, а в том, что Рух ни к чему другому привести Украину и не мог.

Вместе с тем налицо и определенная преемственность, своего рода 'развитие темы'. Так, в советское время, когда декларировалось, что националистические предрассудки 'полностью изжиты' и окончательно восторжествовала 'дружба народов', народ множил веселые (и не очень) анекдоты про националистов.

Классикой стало:

- Вуйку, а чому ви на квiти керосин ллете?! Вони ж загинуть!

- Нехай гинуть. . . Головне - щоб зброя не зiпсувалась!

Национализм - абсолютно деструктивен, первой его жертвой становятся сами националисты. Вот как это виделось безвестному автору:

Сидит националист с топором возле вырубленной березовой рощицы и горько плачет. Жалко ему березок. На вопрос, зачем он их погубил, отвечает:

- Тут такий жах був, такий жах. . . Приiхав автобус з москальскими туристами, вийшла одна, подивилась на отi берiзки та й каже: 'Смотрите - типично русский пейзаж!'

'Культура смеха и смехового цинизма не нуждается в нашей снисходительности'

Но вот национализм постепенно вышел из подполья и стал претендовать на роль официальной идеологии. Свою узко-националистическую идею и символику он пытается выдать за общенациональные. При этом националисты могут с остервенением рвать перед телекамерами 'священные' для них 'жовто-блакитнi' полотнища с трезубами, если те побывали в руках 'недостойного', на их взгляд, Кучмы. Как это было 9 марта 2001 года в Киеве у памятника Шевченко.

Тогда Кучма ранним утром на полчаса опередил своих оппонентов, возложил венок к памятнику и без лишних церемоний покинул 'святое' место. Опоздавшим националистам осталось только 'переосквернить' 'оскверненные' руками Кучмы государственные символы. Прокуратура, кстати, никаких действий по этому дикому факту публичного надругательства над госсимволикой не предприняла, как это было сделано позже по отношению к непубличным действиям евразийцев на Говерле.

Народ прекрасно чувствовал фальшь в этом шоу. Для смеховой культуры нет неприкасаемых сакральных символов, запретных тем и идеологических табу. Еще задолго до описанного инцидента был зафиксирован анекдот:

Журналист спрашивает у националиста:

- Чи е у вас закордоннi однодумцi?

- Так, е. То китайськi педерасти.

- Але ж чому?!

- Бо вони теж, як ми, - жовтi та блакитнi. . .

Здесь не была употреблена ненормативная лексика, но мы подошли к ее грани. Бахтин по этому поводу пишет: 'Каждая эпоха имеет свои нормы речевой официальности, приличия, корректности. И во всякую эпоху есть свои слова и выражения, употребление которых воспринимается как известный сигнал говорить вольно, называть вещи своими именами, говорить без умолчаний и эвфемизмов. . . Однако было бы нелепостью и лицемерием отрицать, что какую-то степень обаяния (притом без всякого отношения к эротике) они еще продолжают сохранять. В них как бы дремлет смутная память о былых карнавальных вольностях и карнавальной правде.'

Бахтин пишет, что сам же по себе смех является средством преодоления страха. Серьезность официальна, авторитарна, сочетается с насилием, запретами, ограничениями. Смех, напротив, предполагает преодоление страха. Не существует запретов и ограничений, созданных смехом. Власть, насилие никогда не говорят на языке смеха. Так называемый 'черный юмор', многочисленные анекдоты-страшилки про зверства бандеровцев и петлюровцев могут проиллюстрировать этот тезис Бахтина. Хотя мне от них все равно жутко.

Украинский фольклор чутко реагирует на демагогию чиновников по поводу заботы о народном благе:

- А вы слышали, правительство добавило пенсионерам еще одну льготу - право переходить улицу на красный сигнал светофора?!

Появились анекдоты, связанные с интернетом:

- Вуйку, чому ви користуетесь москальским доменом mail.ru?

- Ти диви! А я думав, що 'ru' - це 'Рiдна Украiна'. . .

В школе на уроке информатики учитель диктует пример написания адреса электронной почты:

Дети, запишите адрес нашего президента: 'президент - 'собака' - гав - юэй'.

Диктор радиостудии после приказа перейти на государственный язык адрес web-сайта вместо обычных 'дабл ю дабл ю дабл ю точка. . .' читает следующим образом: 'м догори ногами м догори ногами м догори ногами крапка. . .'

Конечно же, неисчерпаема экономическая тема для анекдотов:

Безработный поймал в силки зайца. Радостный, он просит жену приготовить жаркое. Жена говорит:

- Нет газа, отключили за неуплату.

- Приготовь на электроплитке!

- Веерные отключения!

- Тогда приготовь на костре!

- Посуды нет - всю отнесли на пункт приема алюминия.

Безработный в досаде швыряет зайчишку, тот радостно отбегает на безопасное расстояние и выкидывает лапу в оуновском приветствии: 'Слава Украине!'

Вот анекдот на тему перманентных скандалов в ВР и роли спикера Литвина в качестве универсального миротворца:

Приходит неожиданно с работы домой Литвин. Глядит: а дома жена с любовником ругаются. . . Так он их взял и помирил!

Вся сила всенародной 'любви' к правящей верхушке элегантно отражена в недавно появившемся плакате. Там, на фоне желто-блакитной баночки с надписью Vaseline написано: 'Коханi полiтики! Кохайте один одного! Бо нас ви вже закохали!' 

Александр Смирнов, "Газета 2000".

Комитет